Элегантная карета, запряженная четверкой лошадей, неспешно катила по аллее. Луна сквозь листву вязов бросала на дорогу причудливо скользящие тени.
Кучер мечтал об ужине, сдобренном пенным пивом, который он безусловно заслужил, дожидаясь до самой ночи господ с бала губернатора. И вот теперь, подъезжая к господскому поместью, воображение рисовало ему красочные картины прекрасного позднего ужина, и не менее прекрасной ночи в мягких объятиях кухарки.
Он так размечтался, что не заметил женщину, которая выскочила на дорогу и ухватила лошадь под уздцы. Мало того, что она посмела остановить карету и прервать его приятные мечты, она чуть не угодила под колеса, возись тогда с ней…
Кучер замахнулся на нее кнутом, но его остановил голос господина:
— Что Вам угодно? – Вопрос явно относился к этой…
— Милостивый господин, купите девочку, дочку мою. Она Вам пригодиться. Ей уже семь лет, она может и стирать, и мыть полы, и готовить… Она даже буквы знает. Купите девочку, мне нечем кормить детей… Купите девочку, добрый господин…!
Женщина, рыдая и цепляясь за карету, подталкивала вперед девочку, разглядеть которую мешала длинная накидка с капюшоном.
Из окна кареты показалась мужская рука в кружевной манжете и бросила на дорогу пару серебряных монет. Женщина упала на колени, подбирая монеты, а кучер по взмаху той же руки нагнулся, поднял девочку за одежду, как котенка за шкирку, и пристроил рядом с собой. Карета покатила дальше, оставив на дороге стоящую на коленях плачущую женщину.
***
Так началась моя жизнь в господском доме, вернее в поместье.
Для начала кухарке было велено меня отмыть, осмотреть и одеть в чистое платье. Это показалось мне обидным, ведь мама приучила нас мыться каждый день, а одежду свою я сама стирала. Правда, настоящее мыло мы покупали только к праздникам, а так обходились тем, что варила мама.
Когда под грозным взглядом кухарки, дрожа от стыда и страха, я разделась, она всплеснула полными руками и запричитала:
— Это что же такое, разве это ребенок, одни кости! Да на что ее такую купили, она и ложку не удержит!
Я ужасно испугалась, что меня сейчас выкинут голой на двор и, когда кухарка сгребла в кучу мою одежду, вырвала мамину накидку с капюшоном и закуталась в нее. Я ждала порки, но кухарка вдруг рассмеялась, и погладила меня по голове:
— А ты оказывается не такая уж слабенькая, можешь за себя постоять, хоть с виду просто птаха.
Так я получила прозвище – Птаха. Никого и не интересовало мое настоящее имя.
Я попала в чужой незнакомый и неприветливый мир. Только кухарка меня жалела, подкармливала и даже позволила спать в своей комнатушке рядом с кухней на набитом соломой матрасе. Правда, спуску она мне не давала, и тумаков я получала предостаточно, особенно вначале, пока не окрепла и не научилась таскать и мыть горы грязной посуды после трапез челяди.
Господскую посуду мыли специально нанятые женщины, которые почему-то провожали меня недовольными взглядами. Кухарка объяснила, что им стали платать меньше, ссылаясь на меня, как на дополнительного работника. Хотя мне-то вообще не платили – кто же платит своей собственности! Мужчины-работники меня просто не замечали, только старики иногда улыбались и называли дочкой.
Я была любопытна, как любой ребенок, и впитывала в себя все, что видела и слышала, а потом пыталась вставить эти знания в картину мира, которую сама же и придумывала. Часто вечерами кухарка мне что-нибудь рассказывала, особенно когда выпивала. От нее я узнала, что господа очень богаты, и что у них двое детей – сын двенадцати лет и пятилетняя дочка, что учат детей дома разным наукам, а еще музыке, танцам, рисованию, верховой езде.
Иногда в окно я видела самих господ и их детей. Меня просто поразил мальчик – настоящий принц из сказки, которую мама нам когда-то читала. Конечно, я сразу в него влюбилась. Когда в костюме для верховой езды он садился на лошадь, я, бросив все дела, прилипала к окну. Но это бывало так редко! Про себя я называла его – «мой принц».
Руки мои были заняты грязной посудой, а голова – фантазиями. Я представляла, как спасаю его, неважно от чего — пожар, наводнение, взвесившаяся лошадь… И не имело значение, что мне непосильны эти подвиги, в моих фантазиях я была сильной, смелой и такой красивой, что он не мог в меня не влюбиться.
Кроме мытья посуды, мне приказали по утрам относить напитки и фрукты в учебный зал, где занимались дети. Как мне повезло! Я могла теперь каждый день видеть «моего принца», а еще, стоя за дверью, слушать рассказы учителей. Это так интересно! Все было замечательно, пока я не заснула под дверью, и не угодила в лапы управляющего имением, который за ухо отволок меня в кабинет господина.
Сквозь слезы, всхлипывая, я призналась в своем преступлении – слушала учителей под дверью. Господин задумался, постукивая пальцами по столу, а потом приказал управляющему подготовить мне место в зале, чтобы я могла учиться, никому не мешая!
— Нам нужны грамотные слуги, пусть учится письму и арифметике. Только не в ущерб основной работе, – закончил он.
Так неожиданно я получила разрешение учиться. На кухне мое «особое положение» вызвало еще большее недовольство, хотя свою работу я продолжала выполнять. Кухарка сначала тоже поджала губы, но на мое счастье быстро нашла себе утешение:
— Конечно, тебя же купили, а когда выучишься, будешь стоить дороже.
Обычно, закончив с мытьем утренней посуды, я относила напитки к началу занятий и оставалась в зале на уроки арифметики и письма, а потом возвращалась на кухню. А как-то жарким летом меня отправили отнести напитки еще и днем. Так я первый раз я попала на урок рисования. Учитель – тщедушный низкорослый мужчина, с длинными седыми волосами оказался настоящим волшебником. Забыв обо всем, я смотрела, как под его рукой на чистом листе бумаги появляется и оживает птичка на ветке, а сама ветка на глазах расцветает, и небо голубеет, и солнце, которого не видно на рисунке, разбрасывает свои золотистые блики. Так родилась моя страсть к рисованию.
Теперь я старалась приносить напитки на уроки рисования, даже когда меня не посылали, и задерживалась в зале, чтобы хоть одним глазком взглянуть, как творятся эти чудеса. Тайком я собирала выброшенные листы бумаги с неудачными рисунками детей, сломанные карандаши, испорченные кисти и остатки красок, а еще огарки свечей, потому что сама рисовать я могла только ночью, когда все спали. Я пыталась исправить и дорисовать детские рисунки, а свои рисовала на обратной стороне листа.
Не могу судить, как у меня получалось, но я была счастлива от самого процесса рисования и чувствовала себя чуть-чуть волшебницей. Пыталась даже нарисовать маму и сестер, но их лица уплывали от меня, как в тумане.
Однажды в зале, куда я принесла напитки, никого не оказалось, видимо учитель повел детей на этюды. На мольбертах остались их рисунки с набросками натюрморта, который был выставлен в зале на подставке. Похоже это было домашнее задание. Натюрморт был сложный — подставку задрапировали малиновым бархатом и парчой жемчужного цвета, набросив их небрежными складками, сверху положили книгу и стальной кинжал. Это было так красиво и так сложно для передачи в рисунке! Отсветы на стали клинка, тени в складках бархата, кожаный тесненный переплет книги и серебристый узор парчи…
Рисунок девочки представлял собой просто разноцветные мазки, конечно, она же еще маленькая. Форму предметов она только обозначила, зато цвета были переданы довольно точно. А вот рисунок «моего принца» меня разочаровал. Вроде бы все предметы на месте и раскрашены, но так плоско, так неправильно…
Не знаю, как это получилось, наверное, сказались мои ночные занятия рисованием, но я встала к мольберту и стала править его рисунок. Нужны тени, решила я для себя, они-то и делают вещи объемными, а еще важны оттенки… Вот бархат, он темный в складках и совсем светлый на сгибах. Просто малинового цвета, которым его раскрасил мальчик там почти нет. А парча…Она же переливается и на ней есть даже малиновый отсвет от бархата… Я так увлеклась, что чуть не попалась, услышав голоса в последний момент, и едва успела спрятаться за оконную штору.
Учитель привел детей, продолжая объяснять им на ходу, особенности передачи света-тени на природе. Он скользнул невидящим взглядом по выставленным рисункам детей и вдруг замер перед рисунком мальчика. Он долго молча рассматривал рисунок, а потом заговорил быстро и бессвязно.
— Когда ты это нарисовал? Как это я мог не заметить, что ты так вырос как художник!? Это совсем не похоже на твои прежние работы…, или я что-то проглядел?
Он взлохматил свои седые волосы и вдруг выскочил из зала. Вернулся он уже в сопровождении господина.
— Вот, смотрите! – взмахнул он рукой, гордо указывая на рисунок мальчика.
Конечно, в успехе ученика большая заслуга учителя, правда, тому еще и талант нужен. Господин долго рассматривал рисунок, а потом положил руку мальчику на плечо и сказал:
— Ты порадовал меня, сын. Пожалуй, пора отправить тебя в художественную школу.
Учитель часто закивал, а девочка с восторгом бросилась брату на шею и расцеловала. Все наперебой хвалили его, и только сам «мой принц» все это время молчал и выглядел озадаченным. Он конечно заметил, что его рисунок изменился, но не мог понять, как это произошло. А еще, казалось, он недоумевал, чем этот рисунок с не очень аккуратными мазками лучше того, что нарисовал он сам. Но отказаться от этого рисунка, значило лишить себя одобрения отца, похвалы учителя и восхищения сестры. Наконец он заметил, что все смотрят на него и ждут ответа.
— Мне кажется, что для художественной школы я еще недостаточно подготовлен.
— Скромность – отличительная черта настоящего таланта, — одобрительно заключил учитель.
Для меня настало трудное время. Кроме своей работы и учебы нужно было еще умудриться помочь «моему принцу», подправить его рисунки, и при этом остаться незамеченной. Конечно, моя помощь распространялась только на «домашние задания», так как с натуры дети рисовали в присутствии учителя.
Удачными рисунками «моего принца», заключенными в рамы, были увешены стены учебного зала и их торжественно показывали гостям. Мальчика хвалили и прочили ему блестящее будущее. Он с удовольствием принимал похвалы, скромно потупив взор.
Неудачные рисунки с натуры «мой принц» объяснял тем, что не мог сосредоточится, ему каждый раз что-то мешало, а если мне не удавалось подправить его домашнее задание, шло в ход объяснение об отсутствии вдохновения. Его оправдания принимались, ведь известно, что талант – дело тонкое. Похоже, постепенно он сам поверил в свой талант и не пытался найти того, кто ему помогает, а может быть даже опасался этого. А я-то надеялась, что он будет мне благодарен за помощь и полюбит!
Вот только учитель стал выглядеть озабоченным. Видно он перестал верить в такие всплески таланта и несколько раз чуть не поймал меня за правкой рисунков. И все-таки он меня выследил, отволок за руку в свою комнату и заставил все рассказать. Что же мне оставалось делать! Я рассказала ему все-все: о том, как меня купил господин, как разрешил учиться, как родилась моя страсть к рисованию и как я сама училась рисовать. А еще созналась, что давно люблю «моего принца», хочу ему помочь и надеюсь, что он меня тоже полюбит…
— Глупая девчонка, ты же испортила всю жизнь и ему, и себе! Ну нет у него художественного таланта и бог с ним. Он бы занялся чем-нибудь другим. А сейчас он опьянен, одурманен незаслуженным успехом, к которому быстро привык, без которого уже не может обходиться, и ждет славы в будущем. Хотя, конечно, он сам сделал выбор, признав рисунки своими. Хорошо еще, что он тебя не поймал! Какой любви ты ожидала, да он бы тебя возненавидел! Ты же олицетворяешь талант, которого он лишен, да еще знаешь его тайну! Он бы тебе этого никогда не простил.
Я ревела, а учитель бегал по комнате, взлохматив свои седые волосы.
— Надо тебя спасать, — заключил он, – иди спать, я что-нибудь придумаю. И не смей совать свой нос в его рисунки! Я тебя прикрывать не стану.
Через пару дней кухарка сказала, что учитель рисования увольняется, а с детьми теперь станет заниматься известный художник, пора, мол, мальчику писать настоящие картины масляными красками на холсте. Слухи о таланте мальчика дошли и до кухни.
Мне хотелось кричать — а я, как же я!
Утром к кухарке подошел управляющий имением и распорядился, чтобы меня собрали в дорогу. Оказалось, учитель рисования выкупил меня у господ.
— Ему пошли навстречу, потому, что это он раскрыл талант господского сына. Вообще-то прислуга, умеющая писать и считать стоит гораздо дороже, — пояснил управляющий.
Учителю рисования оформили документ, подтверждающей что я теперь его собственность, и удостоверяющий мое имя и год рождения. Когда меня спросили об имени, я даже не сразу вспомнила, что меня зовут Екатериной, а фамилию назвала Птаха, потому что свою настоящую забыла, а может быть просто не знала.
Единственный человек, с которым я простилась, была кухарка. Мы с ней обнялись и даже всплакнули. Она сунула в мой узелок пару горячих лепешек и перекрестила на дорогу.
***
Начался новый этап моей жизни. Мы поселились на окраине города в доме Учителя: внизу две маленьких комнаты и кухня с ванной за ширмой, а наверху большое светлое помещение, которое служило мастерской в теплое время года (печки там не было). Дом окружал небольшой запущенный сад.
Первый раз в моей жизни у меня была своя комната!
Я вела хозяйство и главное — рисовала, рисовала, рисовала… Учитель, как я стала его называть, сначала решил сам покупать продукты. Ему очень нравилось торговаться, и он был горд тем, как ловко сбивает цену, вот только не замечал, что при этом ему подсовывают тухлятину. Пришлось мне и это взять на себя.
Учитель был неприхотлив в еде, безразличен к одежде, а вот в рисовании — придирчив и строг. Сначала я рисовала на обратной стороне чьих-то старых рисунков, которые раздобыл Учитель, и постоянно слышала его недовольное ворчание. Иногда он вырывал из моих рук карандаш или кисть и начинал править мои рисунки, отчитывая меня за бестолковость и нерадивость, часто доводя до слез, после чего неуклюже пытался успокоить. Глядя на его огорченное морщинистое лицо, обрамленное взлохмаченными седыми волосами, я вытирала слезы, мы мирились и урок продолжался.
На рынке, где я покупала продукты, мое внимание привлекли расписные глиняные кувшины, кружки, тарелки. Мне было интересно, как это делается. Хозяйка, с которой я познакомилась, показала мне гончарную мастерскую, где ее муж изготавливал посуду, а она ее расписывала. Там стояла печь для обжига и было очень жарко. Из любопытства я взяла кусок глины. В моих руках он оказался таким упругим податливым, и вдруг я увидела в нем голову лошади, а потом и саму лошадь. Готовую лошадку я поставила на стол и взяла следующий кусок. Из него получилась собака, а из следующего — гномик, про которого нам читала мама. Я так увлеклась, что опомнилась только когда солнце заглянуло в мастерскую, утро сменил день. Ох, и влетит мне от Учителя!
Гончар с женой рассматривали мои поделки.
— Надо попробовать раскрасить и продать эти игрушки, скоро Рождество. Если их купят, я тебе заплачу, — пообещал гончар.
Игрушки мои хорошо продавались. Еще я сделала елочные игрушки, похожие на те, что видела в господском доме, и сама их раскрасила. Эти сразу раскупили – Рождество. Денег, что я получила, мне хватило на бархатную шляпу с пером для Учителя, какую я мечтала подарить ему на Рождество — зима, а он ходит с непокрытой головой. Сама я обходилась старой маминой накидкой с капюшоном.
Рождественским вечером мы стояли около накрытого стола, пока Учитель, глядя на свои карманные часы не сказал:
— Пора.
Мы, одновременно поздравили друг друга и протянули подарки. Шляпа вызвала у него недовольное ворчание – напрасная трата денег, но я видела, как он незаметно ее поглаживает, как котенка, а потом по моей настойчивой просьбе, вроде бы нехотя, надел и подошел к зеркалу. Я захлопала в ладоши, так он мне понравился, даже его лохматые седые волосы приобрели благородный вид.
— А что же ты не смотришь мой подарок?
Я развернула отложенный увесистый сверток, там была бумага, много-много листов чистой бумаги для рисования! Вот какой это был подарок! Я прижала сверток к груди.
-Теперь ты будешь рисовать только на ней! — строго приказал он.
Весной Учитель стал уходить на целый день сразу после завтрака, оставив мне задание по рисованию и деньги на продукты. Возвращался он поздно вечером проверял мои рисунки, делал замечания и только после этого садился ужинать, а на все мои вопросы отмалчивался. Я решила, что он просто нашел дополнительную работу.
Как-то в начале лета он вдруг вернулся рано и поднялся ко мне в мастерскую. Меня насторожил его усталый и загадочный вид. Учитель подошел к моему мольберту, долго молча смотрел на рисунок. Я не выдержала и спросила испугано:
— Что случилось?
Он все также молча протянул мне какие-то бумаги. Я читала, но от волнения ничего не понимала:
— Что это такое?
— Это твой документ, удостоверяющий, что ты теперь свободный человек и моя дочь.
Сказать, что я удивилась, недостаточно, я была поражена, я не могла говорить, ноги меня не держали и я села прямо на пол. Учитель засмеялся. По-моему, я первый раз слышала, как он смеется.
— Но это еще не все, — сказал он, — здесь еще документ о зачислении моей дочери Екатерины Птахи в художественную школу на основании предъявленных рисунков.
Наверное, я потеряла сознание, потому что пришла в себя рыдающей на плече Учителя. Он тоже сидел на полу, обнимая меня.
— У нас с тобой все лето на подготовку к школе. Тебе нужно будет при поступлении показать новые рисунки. А еще надо купить тебе платье, ну и все, что там положено, я в этом не разбираюсь.
Самое интересное, что я тоже не разбиралась и попросила помощи у жены гончара.
***
За окном медленно падал снег, заснеженные деревья в свете окон отбрасывали кружевные тени. Это было красиво и почему-то немного грустно, наверное, из-за воспоминаний. У парадного подъезда остановилась очередная карета.
— Губернатор приехал, — вернул меня к действительности голос Учителя, — пойдем встречать.
Мы подошли к широкой мраморной лестнице, застланной ковровой дорожкой. Снизу поднималась группа нарядных людей во главе с губернатором.
— Рад знакомству, — сказал он, целуя мне руку, — слышал, что Ваша выставка в Париже произвела настоящий фурор. Уверен, что у нас она пройдет с не меньшим успехом.
— Очень на это надеюсь и благодарю Вас, что согласились открыть мою выставку.
— Я не знаком с вашей матушкой, — продолжал губернатор, окидывая взглядом окруживших нас людей.
— К сожалению, мама и мои сестры прибудут только завтра. Разрешите представить Вам моего Учителя и отца, — ответила я.
— Поздравляю Вас и как отца прекрасной дочери, и как учителя замечательного художника. Французская пресса в восторге «Екатерина Птаха – новый взгляд на наш старый мир».
— Благодарю, — с достоинством ответил Учитель, пожимая протянутую руку.
По лестнице поднимались посетители выставки и их было много, очень много.