Наш городок, который мы, его жители, гордо именуем Городом, стоит на пересечении дорог. На его Главной улице с трудом разъедутся две повозки, однако именно она ведет в столицу.
Война не раз прокатывалась через наш Город, но он выстоял, сохранив почти неизменными и Площадь с собором и ратушей, и мощеные булыжником улицы с тесно стоящими узкими островерхими домами, и уклад жизни горожан.
По-мому, именно горожане сделали Город таким неуязвимым, выполняя свою работу и в мирное время, и во время войны, следуя своему предназначению, как говорил мой Дед. Вот мы, например, всегда пекли пирожки на продажу, несмотря ни на что…
***
Нас с Сестрой растила Бабушка. Маму свою я не помню, да и не могу помнить. Последнее, что она сделала в своей жизни — родила меня, а мою Сестру (мы с ней двойняшки) Лекарь достал уже из мертвого маминого тела. Возможно поэтому она всегда была слабенькой.
Мы с Сестрой совсем не похожи: она белокожая голубоглазая со светлыми пышными волосами, а я смуглая зеленоглазая с рыжими непослушными кудряшками. Бабушка говорила, что я похожа на маму, а Сестра пошла не в нашу породу.
Жили мы тем, что Бабушка пекла и продавала пирожки. Этим испокон веков занимаются женщины нашего рода. Меня она с раннего детства обучала всяким премудростям, а Сестру к тесту не подпускала — у той даже в жару руки холодные и влажные, а тесто этого не любит…
Сколько я себя помню, лет с пяти, наверное, спускаясь еще до рассвета по лестнице из спальни на кухню, я всегда заставала Бабушку за работой. Так и вижу ее в белой блузе, темной длинной юбке и жилете со шнуровкой, в белоснежных чепце и переднике. Она месит тесто на высоком дубовом столе у окна. Солнце еще не взошло и ее руки, как в зеркале, отражаются и множатся в темных стеклышках окна, разделенного частыми переплетами. Не отрываясь от работы, она мне улыбается.
Я вставала на цыпочки, чтобы лучше видеть волшебство, которое творят бабушкины руки, превращая одинаковые шарики теста в треугольные пирожки с мясом, продолговатые с капустой и круглые с яблоками. А какими блестящими и нарядными они выходят из печи, как будто светятся изнутри!
«Вот бы мне так научиться!» – мечтала я тогда.
В нашем Городе одна только Бабушка пекла такие замечательные пирожки на продажу! А на праздники она пекла еще и пирожки с сюрпризами – маленькими керамическими фигурками, на счастье.
Первые свои пирожки я лепила из бабушкиных шариков, стоя рядом с ней у стола на низенькой скамеечке и гордилась, что в стеклышках окна рядом с бабушкиными, отражались и мои руки. Даже самые неудачные мои пирожки, Бабушка все равно пекла, складывала в маленькую корзиночку, которую я гордо несла до Площади и раздавала нищим у церкви.
Пирожки на продажу Бабушка всегда носила в большой корзине, которую сплел из лозы еще мой Дед. Корзина стоит на ножках, дно и крышка ее обшиты кожей от непогоды. В большой крышке сделана маленькая откидная крышечка для руки. Съемные донышки держатся на вплетенных выступах и тоже имеют отверстия для руки, поэтому доставать пирожки со всех трех уровней можно не открывая полностью карзину. Теперь и я пользуюсь этой корзиной, пирожки в ней не мнутся, долго не остывают зимой и не парятся летом.
В детстве я верила, что в этой корзине обитает семейка троллей, которые прячутся только, когда корзину снимают с крюка. Я даже просила их уговорить Бабушку взять к нам бездомного Пса (он совсем щенок), который каждое утро встречал нас по дороге на Площадь, где мы продавали пирожки. Ему я всегда приносила косточку или просто кусочек хлеба, а в тот раз даже пирожок с мясом, который вроде бы нечаянно уронила на пол. Пес пошел за нами, сначала на Площадь, где гордо сидел, охраняя, а потом проводил до дома и улегся на пороге.
Бабушка его не прогнала, а вынесла миску вчерашней похлебки, и Пес остался у нас! Спасибо троллям, ну и Бабушке, конечно! Пес и сейчас живет у нас, правда уже старый, почти не выходит на улицу и все время греется у огня.
***
Дрога до Площади по-утрам казалась мне тогда долгой и опасной. Из дома мы выходили затемно. Меня пугала улица с плотно стоящими домами, в арках которых прятались ночные тени. Казалось дома наклоняются, заслоняя небо, и разглядывают нас. Засмотревшись на дома, на окна, в которых мелькал свет и двигались тени (видно, хозяйки готовили завтрак), я часто спотыкалась о неровную брусчатку, и непременно упала бы, если бы не держалась за ручку корзины, которую несла бабушка.
На Площадь мы приходили с рассветом. Первые лучи солнца освещали крест на соборе. Он ярко вспыхивал и солнечный свет медленно растекался с него по крышам и стенам домов, расцвечивая все к чему прикасался, как будто смывал пыль!
Мы устраивались под навесом на углу ратуши, и сразу же появлялись наши первые покупатели – сторожа и уборщики. Они уже ждали нас, улыбались мне, неуклюже, но не обидно, шутили с бабушкой. Попозже подходили лавочники, а затем домашние хозяйки и служащие из ратуши. Забегал даже ученик пекаря, с опаской оглядываясь на пекарню. Пекарь нас не любил, считал, что бабушка отбивает его клиентов, она ведь отказалась продавать ему свои пирожки за полцены.
Корзина пустела, и мы возвращались домой, делая по дороге покупки. Бабушка иногда останавливалась поздороваться и поговорить со знакомыми, но ненадолго, дел много. Обратная дорога была куда интереснее и совсем не казалась страшной — нарядные дома с островерхими крышами и разноцветными ставнями, с горшками цветов на окнах, а то и с кошкой, сидящей на подоконнике…
Наш дом самый последний на улице, с небольшим огородиком за ним. В нашем доме по обе стороны от двери по одному окну с частыми переплетами и ставнями, на втором этаже еще одно окно — из бабушкиной спальни, а окно из нашей с Сестрой спальни смотрит на огород.
***
Вечерами перед сном, Бабушка поднималась к нам в спальню и рассказывала сказки или истории из жизни, чаще всего про нашего Деда (так она назвала его в своих рассказах).
Больше всего я любила слушать историю их знакомства…
В ту пору Бабушке было лет шестнадцать.Они с матерью, нашей прабабушкой, уже распродали пирожки и вернулись домой. Стояло очень жаркое лето. Бабушка босая в одной просторной рубахе на столе у окна готовила начинку для завтрашних пирожков. Вдруг она в окно заметила кролика, ее любимого кролика, который выскочил из огорода на дорогу. Недолго думая, она бросилась за ним, не замечая ничего вокруг, и попала под копыта коня.
Всадник спешился, взял коня под уздцы. Бабушка вылезла из-под переступающего и фыркающего коня, прижимая к себе спасенного кролика.
Раскрасневшаяся, растрепанные рыжие кудри лезут в лицо (чепец остался на дороге), она подняла глаза на всадника и сердце ее замерло. Перед ней стоял красавец воин, одетый в парадную форму. Потом уже она узнала, что Дед ехал в Столицу за новым назначением.
— Я чуть не ослепла, — рассказывала нам Бабушка, – на солнце блестели кокарда, эполеты (или как там это называется), и ордена, и медали, и пуговицы на кителе, и шпага, и шпоры, и даже начищенные до блеска сапоги. Я решила, что это Солнечный Рыцарь из легенды. Он был совсем взрослый выше меня на голову, хотя и я не маленького роста, и смотрел, грозно нахмурив черные брови. Потом рассмеялся, спросил, как меня зовут, и подал руку, чтобы помочь подняться.
Бабушка засмущалась и убежала в дом. Всадник немного помедлил, затем вскочил на коня и ускакал. Бабушка проплакала весь день и всю ночь, она окончательно и бесповоротно влюбилась в Солнечного Рыцаря.
В воскресенье мать буквально заставила ее привести себя в порядок, чтобы идти в церковь. Только они вернулись, как послышался цокот копыт, который затих у их дома и в дверь постучали. На пороге в лучах света стоял Он — Солнечный Рыцарь. Как у нас положено, его пригласили к столу и накормили пирожками.
Потом он шутил, что Бабушка ему, конечно, сразу понравилась, но окончательно влюбился он в нее после того, как поел пирожков.
— Наверное, она меня ими приворожила!
Дед был на военной службе, родители его погибли, и он жил в семье дяди — своего опекуна в поместье, часть которого составляла его наследство.
— Правда, — добавил он, — наследство я смогу получить только после женитьбы, при условии, что дядя одобрит мой брак. Но я военный и у меня есть свои сбережения.
Дед тут же попросил бабушкиной руки. Посмотрев на свою дочь, которая краснела, бледнела, и не смела поднять глаза на гостя, прабабушка их благословила, и Дед надел на бабушкин палец кольцо, с которым она не расставалась до смерти, да и после смерти тоже. Он не стал откладывать, нанял повозку, привязал к ней своего коня, усадил Бабушку и повез знакомить со своей родней. Бабушка впервые выехала из нашего Города, очень волновалась и была рада долгой дороге.
— Конечно, — рассказывала она, — очень интересно было смотреть по сторонам. Но, чего греха таить, больше всего меня интересовал мой Солнечный Рыцарь, и я всю дорогу незаметно, как мне казалось, его разглядывала.
Он привез ее в огромное поместье. Дом показался ей похожим на дворец с башенками по бокам (это он изображен на той картине, что весит у нас на стене). Бабушку так долго вели через анфиладу комнат с картинами на стенах, с высокими окнами, за которыми мелькал парк, мимо обшитой шелком мебели на гнутых ножках, мимо застекленных шкафов и кланяющихся слуг, что у нее закружилась голова, и пересохло в горле. Если бы не Дед, который крепко держал ее за руку, она бы сбежала.
В зале с колоннами их встретила родня Деда (человек десять, наверное): дядя, тетя, какие-то девушки, молодые мужчины, дети и Старуха. Старуха сидела в кресле с высокой резной спинкой (бабушка решила тогда, что это трон). Одна ее нога в шелковой туфле, стояла на маленькой скамеечке, обитой красным бархатом.
Все родственники были в шикарных нарядах – шелк, бархат, кружева. У мужчин длинные завитые волосы, у женщин высокие прически, на шляпах перья, цветы, фрукты и даже птички… Бабушка подробно ничего не рассмотрела, не до того было.
Дед представил Бабушку как свою невесту, а она от волнения даже говорить не могла, только поклонилась. Потом выяснилось, что надо было сделать реверанс. Дед тихонько сжал ее руку, она подняла на него испуганные глаза, а он ласково улыбнулся ей, ободряя.
Дядя позвал Деда в кабинет для разговора, а Бабушка осталась в зале с остальной родней. Старуха поднесла к глазам лорнет и стала ее разглядывать, задавая вопросы скрипучим, недовольным голосом: откуда она родом, кто ее родители, какое у них поместье, какие у них доходы? Бабушка отвечала, опустив глаза и слыша за спиной шепот и хихиканье родни. Старуха поджала губы и заявила, что не одобряет выбор Деда. Это недоразумение, Дед не может на ней жениться, ему уже подыскали достойную невесту из богатой и благородной семьи.
Бабушка сначала чуть не расплакалась от горя и обиды, а потом разозлилась, гордо вскинула голову, тряхнула рыжими кудрями, и заявила, глядя в глаза старухе:
— Не Вам судить. Если он тоже считает, что ошибся, пусть отвезет меня обратно домой и не смеет больше показываться мне на глаза!
Дед все это слышал, он как раз вышел из кабинета, где дядя делал ему внушение, рассмеялся, при всех обнял и поцеловал Бабушку и сказал:
— Отвезу и останусь там вместе с тобой!
Дед собрал свои вещи, и они уехали. Дядя, конечно же, этот брак не одобрил и на полном основании лишил его наследства.
Вернувшись вместе с Бабушкой в наш Город, Дед попросился переночевать в дом к священнику — негоже молодому мужчине и незамужней девушке ночевать в одном доме. Через два дня их обвенчали и сыграли свадьбу. Хорошо, что Бабушке подошло свадебное платье и туфельки ее мамы, а то свадьбу пришлось бы отложить.
Дед купил все необходимое для свадебного стола, но основным угощением на свадьбе были, конечно же, пирожки! Бабушка с нашей прабабушкой пекли их день и ночь, и когда Дед после свадьбы понес молодую жену в спальню, она заснула у него на руках. Проснулась она утром на кровати, как была в свадебном наряде, только фату и туфельки он с нее снял, да укрыл одеялом. Сам он спал на кресле, вытянув длинные ноги, тоже полностью одетый. Так прошла их первая брачная ночь, над которой Дед часто подшучивал.
***
Сразу после свадьбы Дед предложил своим «Любимым Дамам» (так он стал называть прабабушку, Бабушку, а потом и маму) перестать печь пирожки на продажу:
— Я вполне могу вас обеспечить.
Наша прабабушка была уже немолода, и носить корзину ей, конечно, было нелегко, но она ответила:
— Печь пирожки — это не просто работа, в этом вся моя жизнь. Я же все про них знаю и эти знания передаются у нас из поколения в поколение. Я люблю даже запах теста, а уж как пахнут готовые пирожки!.. Нет, без всего этого я затоскую.
Бабушка кивала, соглашаясь, а потом добавила:
— А наши покупатели? В нашем Городе только мы печем пирожки на продажу! Мы не можем подвести тех, кто на нас надеется!
Дед, молча, поцеловал руку прабабушке, а потом обнял Бабушку и прошептал ее на ухо:
— Ты надежный товарищ, я бы взял тебя в бой!
Позже Бабушка узнала, что в устах Деда это была высшая похвала.
— Большое счастье, когда работа в радость, значит ваше предназначение совпало с вашим призванием, не каждому это дано, — не раз повторял Дед.
Себе он поставил задачу облегчить своим «Любимым Дамам» их любимую работу. Он сам придумал и оборудовал печь, в которой мы и сейчас печем пирожки сразу на нескольких уровнях, сплел ту самую корзину. Еще он достроил и оборудовал второй этаж дома, да много чего еще успел сделать наш Дед…
Каждый раз, поднимая первый бокал вина, он произносил тост за своих «Любимых Дам» и за кролика, который так вовремя выскочил на дорогу.
***
По словам Бабушки, наша мама рано выучилась печь пирожки, и они у нее получались отменные! Мама была красавица, ей еще только исполнилось пятнадцати лет, а на нее уже заглядывались молодые люди и засылали сватов. Но мама всем отказывала, она ждала своего «Солнечного Рыцаря».
Долгое время война была где-то далеко, поэтому, как говорила Бабушка, казалась не такой уж опасной, пока не докатилась до нашего Города и не забрала Деда. С войны Дед несколько раз заезжал домой, усталый, похудевший, мало похожий на Солнечного Рыцаря. Бабушка так боялась за него, ждала и жалела, что, кажется, стала любить еще больше. Дед отсыпался, молча ел, целовал на прощанье ее и маму, строго наказывал беречь себя, запасать дрова и продукты. Но купить что-либо было уже невозможно – война.
Когда разрывы снарядов стали слышны совсем близко, пришло известие, что Дед героически погиб, защищая наш Город. Ночью война немного затихла, и тело убитого Деда привезли на повозке в Город. Бабушка с мамой и священником той же ночью его похоронили на кладбище за собором. Бабушка завещала похоронить ее рядом с Дедом. Сразу после похорон Бабушка слегла. Лекарь сказал, что ей поможет только время, и велел давать какой-то настой из трав.
Наутро в Город вошли оккупанты. Теперь уже мама одна пекла пирожки и носила их продавать. Бабушка заставила себя подняться, когда мама созналась ей, что беременна. Как это получилось, и кто наш отец Бабушка никогда нам не рассказывала, только отворачивалась и вытирала слезы. Маме все труднее было двигаться, она тяжело дышала, часто останавливалась, прижимая руки к груди. Лекарь качал головой и переглядывался с Бабушкой, а маму успокаивал, что все идет хорошо. Бабушка старалась не показывать маме своего беспокойства, а по ночам плакала, кусая подушку.
Мама умерла родами поздней осенью, когда в городе еще были оккупанты, и чтобы ее похоронить Бабушке пришлось получить их разрешение.
***
Священник помог Бабушке найти для нас с Сестрой кормилицу и года два, наверное, у нас жила молодая женщина из деревни. Ее дом разбомбили, а мать и грудной сын погибли. Сама она чудом осталась жива, работала в огороде. Молоко у нее не пропало, и она больше года кормила нас с Сестрой грудью, а еще помогала бабушке по хозяйству. После войны ее разыскал муж, который, слава богу, остался жив, хотя и потерял на войне ногу. Прощаясь с нами, она обливалась слезами, мы тоже плакали, привыкли к ней. Я все это помню, скорее, со слов Бабушки. Они уехали куда-то далеко, к родне ее мужа, и больше мы с ней не виделись.
А Бабушка все также продолжала печь пирожки на продажу.
Сейчас я понимаю, как ей тяжело пришлось с нами, но второй раз замуж она так и не вышла, хотя, я сама слышала, как к ней сватался Мельник после того, как у него умерла жена. Она была очень красива – наша бабушка!
***
У нас и сейчас висит большая (почти во всю стену) картина, которую Дед привез из поместья. На ней изображена красивая молодая пара в парке на фоне дворца, это родители Деда в своем поместье. Изящная, нарядно одетая девушка с высокой прической, в шляпе, украшенной цветами, в длинном шелковом платье жемчужно-серого цвета с белой кружевной отделкой, из-под которого выглядывает кончик остроносой туфельки. Рядом с ней высокий стройный молодой человек в парадной военной форме. Бабушка говорила, что Дед был очень похож на своего отца.
Она рассказывала, как переживала, что Деду не хватает той роскоши, к которой он привык с детства. Дед сначала отшучивался, а потом серьезно, но непонятно ответил:
— Вы живете настоящей жизнью. Рядом с вами и я научился жить, а там только играют в жизнь, мне это скучно.
Уже после смерти Деда Бабушка обнаружила в конторке, за которой он работал, дневники, вернее тетради, куда он записывал свои размышления о жизни, о войне… Прочитав их, Бабушка стала лучше понимать Деда. Она и нам читала отрывки из его записей.
«…Я – военный. В нашей семье все мужчины военные, даже Дядя, который никогда не участвовал в военных действиях, быстро вышел в отставку и осел в поместье.
По-моему, война никогда не кончается, она только отползает, как зверь, затихает на время, зализывая раны и набираясь сил для нового броска. Во время войны я не ведаю страха, я просто выполняю свой долг, прогоняю врага с нашей земли, а, как командир, стараюсь, защитить доверенных мне людей и сохранить наши силы для нового сражения…
…Быть воином — мое предназначение, а мое призвание – быть защитником…
…Мирная жизнь с обязательными в моем кругу балами, любовными играми, интригами была мне неинтересна и скучна. Только встретив свою Любимую с ее искренностью чувств и преданностью своему делу, я узнал настоящую ценность мирной жизни…
…Ты напрасно беспокоишься, моя Любимая, я никогда не жалел, что выбрал тебя. Рядом с тобой я живу, и каждый день радуюсь жизни. Я хочу, чтобы ты знала об этом, если мне предстоит уйти, выполняя свой долг…»
Читая эти строки, Бабушка плакала, а мы с Сестрой с самого детства мечтали встретить такую же Любовь, своих Солнечных Рыцарей!
***
Бабушка стала водить нас в воскресную церковную школу лет с семи. Она вставала еще раньше, чем обычно, чтобы успеть приготовить нарядную одежду для себя и для нас. Когда только она все успевала, наша Бабушка?
Мы приходили в церковь первыми. Бабушка сажала нас на скамью и уходила продавать пирожки. Когда дети собирались, монахиня вела нас в класс. Я быстро научилась читать, это так интересно! Библию, что у нас дома, я прочла от корки до корки и даже знала некоторые места наизусть. Монахиня меня за это хвалила и объясняла непонятное.
Еще нас в школе учили арифметике. Числа мне тоже очень понравились. Когда я научилась хорошо считать, Бабушка сшила мне специальную сумочку на пояс, чтобы я собирала деньги за пирожки, которые она продавала.
Наши занятия в школе прерывались на молитву. В это время в церкви собиралось много народа, приходила и Бабушка, а после занятий мы с Сестрой шли через Площадь, и уже вместе с Бабушкой возвращались домой. Нам она по воскресеньям покупала что-нибудь вкусненькое, засахаренные орешки или ягоды.
Когда мы научились читать, Бабушка разрешила нам брать книги Деда из его сундука. Там были и его детские книги, но мне больше нравились книги с рисунками и описанием людей, зверей и птиц разных стран. Их я перечитывала по несколько раз. Я читала все свободное время, хотя его, конечно, было мало, почти весь день уходил на пирожки, да и по хозяйству дел хватало. Правда, некоторые книги Деда были мне совсем непонятны.
– Это книги по военной науке, — грустно улыбалась бабушка, легонько гладила обложки и убирала в сундук.
Каждый год погожим летним днем Бабушка открывала свой сундук и доставала из него вещи проветрить. Чего там только не было! Бабушкино (оно же прабабушкино) свадебное платье – чуть пожелтевшие кружева на белой шелковой подкладке; прозрачная фата, расшитая жемчужинами и украшенная искусственными цветами; остроносые атласные туфельки на каблучках; кружевные белые перчатки, чулки с подвязками, небольшая шкатулка с украшениями, в детстве нам не разрешалось ее трогать. Там же хранились платья, которые Бабушка перешивала нам с Сестрой.
Она доставала большую серебряную шкатулку (подарок Деда) с нитками, иголками, ножницами, ставила ее на круглый одноногий столик у окна и садилась в любимое кресло Деда. Она и нас учила шить, сначала для кукол, а повзрослев, мы помогали ей перешивать платья уже для себя.
Я очень старалась, чтобы шов у меня получался ровный. Бабушка часто хвалила меня и ставила в пример Сестре. Я люблю, когда меня хвалят, хотя это, наверное, грешно. Как-то спросила об этом Бабушку. Она улыбнулась:
— Какой же это грех, если ты стараешься хорошо сделать свою работу? Вот если ты радуешься неудаче другого, тогда это грех.
***
Я точно помню день, когда влюбилась. Мне было тринадцать лет.
Мы с Бабушкой уже вернувшись домой и готовили начинки для завтрашних пирогов. Цокот копыт и у нашего дома остановилась повозка Мельника, который всегда привозил нам со своего хутора муку, молоко, яйца. В детстве Мельник с копной черных курчавых волос казался мне великаном. Только повзрослев, я поняла, что он невысокий, чуть выше Бабушки, просто толстый, да теперь к тому же и лысый.
В тот день он приехал вместе с сыном. Сын Мельника высокий и стройный, старше нас года на четыре, с интересом нас разглядывал из-под черных бровей. Густые черные волосы волной падали ему на лоб, а когда он их откидывал, встряхивая головой, у меня мурашки бежали по спине, так он мне понравился.
Похоже, Сестре он тоже понравился, она сняла чепец, распустила по плечам волосы, как бы ненароком, прижималась к нему. Бабушка, глядя на это, недовольно хмурилась.
Он помог мне принести воды, а по дороге от колодца нарвал и подарил букетик цветочков. Я поставила их в стеклянную вазочку, отнесла в спальню, и днем несколько раз забегала ими полюбоваться, а вечером нашла вазочку разбитой и цветы на полу. Сестра, отводя глаза, сказала, что случайно ее уронила. Я, конечно, очень расстроилась, несколько цветочков подобрала и засушила на память.
Сын Мельника стал часто приезжать к нам уже один, без отца и всегда привозил что-нибудь мне: то горсть земляники, то яблоко, то просто цветок. Мы с ним много разговаривали, я показывала ему книги Деда и угощала пирожками.
***
Как-то в начале осени Мельник, громко топая, влетел в дверь и сказал только одно слово — «ВОЙНА!».
Бабушка побледнела, ахнула, села на стул и прижала ко рту уголок передника:
— Опять… Господи, помилуй!
Мы с Сестрой переглянулись и приткнулись к ней с двух сторон. Нам очень страшно от их страха, хотя сами мы не очень понимаем, что это такое «Война». Мельник принес из телеги мешок муки, которой был гораздо легче обычного.
— Что ты хочешь, Война! – ответил он Бабушке.
Молока и яиц тоже было меньше за те же деньги. Через несколько дней стали слышны взрывы сначала вдали, а потом все ближе и ближе, даже стекла в окне задребезжали.
— Пушки палят, что делают?! Тесто теперь не поднимется, — переживала Бабушка.
В тот день пирожки на продажу понесла она одна, нам с сестрой велела сидеть наверху и не высовываться ни при каких обстоятельствах. Дверь она заперла на ключ, и закрыла ставни на окнах первого этажа, чего раньше никогда не делала. Пса посадила на цепь у двери и приказала:
— Сторожи!
Закрывшись наверху в своей спальне, мы слышали уже и ружейные выстрелы, и крики солдат, непонятно наших или оккупантов. Потом раздался стук в дверь. Пес грозно зарычал и залаял, потом заскулил и залаял еще отчаяннее, послышалась ругань и стук прекратился.
Мы просидели так почти до вечера, дрожа от страха. Сестра, свернувшись на кровати калачиком, накрылась с головой одеялом, а я беспокоилась за Бабушку и осторожно выглядывала из окон второго этажа, пока, наконец, снизу ни послышался звук открываемой ключом двери. Я кубарем скатилась с лестницы. Бабушка поставила корзину на пол и устало опустилась на стул посреди комнаты, я упала на колени, обнимая ее ноги и заглядывая в родное изможденное лицо.
— Ничего…, — сказала она, — Ничего, как-нибудь…, — и погладила меня по голове.
Корзина пуста, а денег Бабушка принесла совсем мало – оккупанты забирали пирожки даром.
Я впустила в дом раненого Пса, и Бабушка обработала и туго перевязала его перебитую лапу. Пес благодарно лизнул ей руку и на трех лапах запрыгал к очагу.
«Война» — это слово всплывает в моей памяти чередой голодных, серых и холодных дней, как будто солнце вообще пропало и не было ни весны, ни лета. Пирожки на продажу мы продолжали печь, правда без начинки, просто булочки.
Только однажды за всю войну у нас появилось мясо, Мельник принес нам ногу (почти целую ногу) убитой в боях лошади. Он помог разрубить ее на части, и убрать в холодный погреб. Мясо бабушка завялила. Мы варили бульон из костей, а по воскресеньям бабушка добавляла в похлебку небольшой кусочек мяса.
К концу зимы все наши припасы подошли к концу. Пока оставались еще дрова, которые Бабушка запасла до войны, но их надо было беречь, и мы топили печь только когда пекли пирожки. Свои кровати мы с помощью Мельника и его сына перенесли вниз, ближе к огню, а двери на второй этаж закрыли.
Пирожки мы с Бабушкой лепили вместе, как и раньше, а продавать их носила она одна. Однажды в окно заглянул солдат. Бабушка быстро закрыла меня собой, и сама отвернулась от окна, а потом сказала:
— Как бы ни случилось того же, что с вашей матерью….
Я не поняла, что она имела в виду, а на мой вопрос она не ответила.
Незадолго до конца войны Бабушка заболела. Зима все не кончалась, а в то утро шел дождь со снегом. Пирожки плохо продавались, и Бабушка долго простояла в мокрой одежде. А к вечеру вдруг похолодало, и ее накидка покрылась ледяной коркой.
Бабушка вся горела и я, несмотря на ее протесты, затопила печь и не отходила от нее всю ночь, прикладывая к горячему лбу мокрое полотенце. Утром она захлебывалась кашлем и не могла подняться. Я отдала Лекарю почти все наши деньги. Он ее осмотрел и дал лекарство. Мне кажется, ей стало получше, она заснула, но даже во сне очень сильно кашляла. Бабушка тяжело болела, но даже лежа на кровати продолжала меня учить, как готовить тесто на воде и без яиц, из которого можно печь простые лепешки.
Теперь уже я одна пекла эти лепешки, а когда носила их продавать, Бабушка заставляла меня повязывать платок так, чтобы лица почти не было видно, надевать ее накидку с капюшоном и брать с собой Пса. В этой одежде я выглядела совершенно бесформенным кулем, зато никто не обращал на меня внимания, видно, принимали за Бабушку. Да и Пса, возможно, побаивались, хотя он вел себя смирно. Мои лепешки разбирали. Правда, расплачивались, в основном, вещами, реже — продуктами, но это даже лучше. Что можно купить на деньги во время войны, разве что за очень большие деньги.
Сын Мельника теперь привозил нам продукты только по ночам, а днем прятался у своего дяди лесника. Там же в хлеву они держали корову, лошадь и кур. Оккупанты отбирали скот, уводили молодых людей в плен, а ослушавшихся расстреливали. Только в лес они не совались.
Той ночью Сын Мельника рассказал, что разбомбили соседний хутор, никого не осталось в живых. Он помог передвинуть бабушкину кровать поближе к огню, и предложил поехать с ним, поискать чего-нибудь съестного. Мы с Сестрой надели на себя все, что у нас было теплого, даже бабушкин шарф и накидку, но, все равно, было очень холодно, да еще ветер поднялся. Хорошо, хоть опять выпал снег – стало светлее.
Хутор был не только разрушен, но и сожжен, от дома остались одни головешки. Зато в сарайчике на краю огорода мы нашли подмерзшую капусту, морковь, тыкву и мешок бобов. А еще Сын Мельника нарвал нам замерзших яблок, оставшихся на голых ветках, и захватил часть забора на дрова. Дома мы приготовили роскошный обед, даже Псу налили похлебки!
Так мы продержались до весны. А когда из-под снега в проталинах появились первые хрупкие весенние цветочки и Город освободили наши войска, Бабушка умерла. Просто заснула и не проснулась.
— Легкая смерть, — сказал Лекарь и перекрестился.
Мы похоронили ее рядом с Дедом. Священник прочел молитву. В тот день я раздала все лепешки бесплатно и просила помолиться за Бабушку.
***
Лето. Осенью нам с Сестрой исполнится по шестнадцать лет.
Сын Мельника стал приезжать к нам почти каждый день, привозил, как всегда продукты и просто помогал по хозяйству. Как-то вечером, когда я вышла его провожать, он обнял меня и поцеловал. Я ухватилась за его куртку, так у меня закружилась голова.
— Выходи за меня, — сказал он, глядя мне в глаза, и протянул колечко, — Это от мамы осталось.
А я даже говорить не могла, только кивнула в ответ. Мы с ним долго целовались, пока на порог не вышла Сестра и не позвала меня в дом, ей нужна была моя помощь.
Мельник нас благословил и свадьбу назначили на осень.
***
Я — НЕВЕСТА! С этой мыслью я ложилась спать и вставала утром. Все у меня получалось легко и весело. Пирожки выходили необыкновенно вкусные и быстро раскупались.
Теперь с Сыном Мельника я проводила все вечера. Часто к нам присоединялась Сестра, тогда целоваться мы не могли, просто держались за руки, или он обнимал меня за плечи, но и это было замечательно!
В тот день я, как всегда, понесла пирожки на продажу, но по дороге встретила кухарку Лекаря, которая купила у меня почти все пирожки сразу, у них вечером гости. Остальные я очень быстро распродала. Это была такая удача — вернуться домой пораньше и заняться, наконец, свадебным платьем из бабушкиного сундука.
Я распахнула дверь, влетела в дом вместе с солнечными лучами и замерла на пороге, Сестра и Сын Мельника обнаженные лежали на кровати (эту мы так и не перенесли наверх).
Дверь за мной медленно закрылась и заклубилась тьма. Я ухватилась за дверной косяк, чтобы не упасть. Сын Мельника заметил меня первым, скатился с кровати и стал поспешно одеваться, путаясь в рукавах и штанинах. На меня он старался не смотреть. А Сестра продолжала лежать, улыбаясь, и даже не прикрылась. Я смотрела на ее белое красивое тело, на прекрасные светлые волосы, рассыпавшиеся по подушке. Потом все затуманилось перед моими глазами и я, слава Богу, потеряла сознание.
Очнулась я ближе к вечеру в бабушкиной спальне на бабушкиной кровати. Надо мной склонился озабоченный Лекарь, от которого пахло моими пирожками. Я отвернулась к стене, мне не хотелось никого видеть, ни с кем разговаривать. Не знаю, сколько дней я так пролежала. Есть мне совсем не хотелось, даже воду почти не пила. Да что там есть, мне жить не хотелось!
Наш Пес, который раньше не заходил в доме дальше кухни, пришел наверх ко мне в спальню, улегся около кровати и никого ко мне не подпускал. Особенно грозно он скалил зубы, когда пытался войти Сын Мельника. Меня, наконец, оставили в покое, только Сестра ставила каждое утро на пороге кувшин с водой и миску с похлебкой. Дальше порога Пес ее не пускал. Это Пес вытащил меня из небытия – однажды я заметила, как он отощал. К той еде, что приносила мне Сестра, он не прикасался. Я стала подниматься, чтобы его накормить, никому другому он не давался. Теперь мы с Сестрой жили в разных комнатах — я так и осталась в бабушкиной.
Я снова стала печь пирожки на продажу, делала привычную работу, но вдруг замирала и не могла вспомнить, что делать дальше. Пес не отходил от меня ни на шаг. Вкус и запах пирожков я перестала ощущать. Но раз их покупали и хвалили, значит, я все делала правильно. Часто я ходила на могилку к Бабушке. Только с ней я могла разговаривать и, мне казалось, она понимает меня и утешает.
Сын Мельника все также привозил нам продукты. Кольцо я ему отдала в первый же день, как встала. Он опустил глаза, потом попытался поймать мой взгляд. Говорил о том, что любит только меня и еще что-то, но я не хотела его ни слышать, ни видеть. Сестру он избегал, хотя она постоянно пыталась с ним заговорить. Я с Сестрой тоже не разговаривала.
***
Не знаю, сколько времени так прошло, но однажды я как-то вдруг поняла, что Сестра беременна. Ее часто и трудно рвало, ноги распухли, и двигалась она с трудом, больше лежала в постели.
Может кому-то это покажется странным, но мне стало ее так жалко. Нахлынули детские воспоминания: как мы с ней играли в куклы; как она колола пальчики иголкой, а я ее утешала и дошивала за нее бабушкино задание; как мы ходили в воскресную школу; рассматривали картинки в книгах и мечтали о своих Солнечных Рыцарях…
Бедная, глупая, моя Сестричка, надеялась урвать для себя кусочек счастья. И сама ничего хорошего не получила, и мои надежды на счастье разрушила. Хотя теперь я была ей даже благодарна, какое «счастье» ждало меня с таким мужем!? Я стала готовить ее любимые похлебки и пирожки, кормила с ложечки, когда она не могла подняться, читала ей книжки, звала Молодого Лекаря, которому наш Старый Лекарь, отойдя от дел передал своих пациентов. Несмотря на молодость, тот слыл знающим врачом и добрым человеком. Он часто заходил проведать Сестру и даже отказывался от денег за свои визиты, но Сестре лекарства мало помогали.
Сын Мельника спрашивал меня о Сестре, но сам к ней ни разу не зашел.
***
Роды начались под вечер. Сестра страшно кричала, я выскочила из дома и побежала за Молодым Лекарем. Он обещал скоро прийти, но успокоил меня, что первые роды – это надолго. Велел вскипятить побольше воды, приготовить чистые полотенца и простыни. Но я все это уже сделала заранее. Крики Сестры я услышала еще на подходе к дому и припустила бегом. Мне казалось, что Лекаря не было целую вечность, а я ничем не могла ей помочь, только вытирала влажным полотенцем ее вспотевший лоб.
Когда Лекарь наконец пришел, Сестра уже не могла кричать, сорвала голос. Он осмотрел ее и отравил меня за повивальной бабкой, сказал, что одному ему не справиться.
Они закрылись в спальне, а меня отправили вниз на кухню кипятить воду, хотя воды было достаточно. Еще бабка велела мне открыть все ящики и дверцы шкафов – вроде бы от этого Сестре станет легче. Я не очень ей поверила, но все выполнила, а вдруг и правда, поможет? Я молилась на кухне, и прислушивалась к тому, что происходит наверху. Вдруг стало очень тихо, а потом послышались какие-то странные звуки. Я влетела в спальню. На кровати лежало растерзанное тело Сестры, на которое Лекарь сразу же накинул простыню.
— Она умерла, — сказал он, и перекрестился, — пришлось резать и сердце не выдержало.
Я не обратила внимания на пищащий кулек в руках у повивальной бабки, пока она не сунула его мне в руки:
-Твоя племянница.
У меня на руках кулек затих и я, наконец, рассмотрела маленькое сморщенное личико, голубые в дымке глазки и черные волосики. Она ухватила мой палец своей крохотной ручкой и беззубо улыбнулась. Я прижала к себе маленькое горячее тельце, услыхала, как громко бьется ее сердечко. Лекарь заверил меня, что девочка совершенно здорова, и он очень рад этому, потому что у него есть на примете бездетная семья, готовая взять ребенка.
— О чем Вы говорите! Этом мой ребенок, МОЯ ДОЧЬ!
Они переглянулись. Не знаю, поняли они меня, или решили, что я не в себе. Для меня это не имело значения.
***
Я занята привычной работой, готовлю тесто для пирожков на большом дубовом столе, который, как и прежде, стоит у окна. Солнце еще не взошло, и руки мои, как в зеркале, отражаются и множатся в темных стеклышках окна, разделенного частыми переплетами. Старый Пес лежит рядом.
На мне белоснежный передник, длинная юбка, безрукавка со шнуровкой, белая блуза и чепец, из-под которого, как всегда, выбивается непослушный завиток волос.
По лестнице спускается моя пятилетняя Cтаршая Дочь.
— Мама! — кричит она сердито, — Почему ты меня не разбудила? Я чуть не пропустила самое интересное! Ну ладно наша Малышка, она еще совсем маленькая, пусть спит, но я-то уже большая!.. А где папа?
Я невольно оглядываюсь на пустое старое кресло у другого окна, в котором обычно по утрам сидит мой муж . Готовясь к работе, он просматривает свои записи и перебирает склянки с лекарствами на маленьком столике. Он всегда чувствует мой взгляд и улыбается в ответ.
— Его опять ночью вызвали к больному, — вздыхаю я.
-А-а, — тянет она понимающе, подбегает к столу и поднимается на цыпочки, чтобы лучше видеть мою работу. Голубые глаза блестят от восторга, криво надетый чепец едва держится на непослушных черных кудряшках.
Боже, как я ее люблю! Кто знает, что ждет ее впереди? Найдет ли она свое счастье? Встретит ли своего Солнечного Рыцаря? Единственное, в чем я совершенно уверена — она будет печь замечательные пирожки!
